Ведьмин Кут - Елена Воздвиженская

ей во всём помогал, труд на мужской и женский не делил, мог и посуду помыть, и в избе прибрать, и даже пирогов испечь, коли надобно. Глаша здоровьем слабая была с детства, и ежели когда прихворнёт, так Михаил её жалел, несмотря на то, что сам на работе своей уставал, всё равно по дому пособлял – мог и ужин сготовить, и детей присмотреть. А теперь уж и дети подросли, сами по хозяйству помогали. Дал им Господь сына и дочь, больше не родила Глаша по нездоровью своему, три раза тяжелела ещё, да скидывала. Плакала, конечно, да после успокоилась, знать так Бог велел.

Часто вспоминала она свою бабку Лукерью, да верней сказать и вовсе никогда не забывала. Много бабка её знала примет всяческих да мудрости народной, как бы хотелось сейчас Глаше поговорить с нею, совета получить, да не с кем. Порой приходила она на погост, где была аккуратная, ладная могилка вся в цветах, уж больно бабушка цветы любила, и, присев на скамеечку у креста, подолгу говорила с бабушкой, как с живой. Да только часто ходить не получалось – дом да хозяйство, дети да муж. А кладбище от деревни неблизко, через луг широкий перейти надобно, да лесочек негустой. Лесок хотя и так, названье одно – с полсотни берёз да елей – а всё ж таки время надобно.

А как-то раз и случилось вот что. Уже солнце к западу склонилось, но день был ясный, летний, а вот на сердце у Глаши было чернее ночи. Не ладилось у неё в доме последнее время. И что с чего? То молоко скиснет, то собака лапу повредит, то сын с крыши упал, когда сено укладывал на просушку, да руку повредил, то дочка на себя чугунок с горячими щами опрокинула, хорошо, что ведро с холодной водой рядом на лавке стояло, она сразу и догадалась его на себя вылить, не сильно сожглась. Огород зачах, скотина стала падать. Муж на себя стал непохож, ворчит да бранится, а тут и вовсе пьяный пришёл, на Глашу руку поднял. И сама Глаша ходила, как сонная муха, никаких сил не было, всё из рук валилось. Да она никому не жаловалась, не привыкла она перед людьми прибедняться, чтобы её жалели, вот только одной соседке, с кем дружна была и открывала душу.

Фотинья через улицу напротив жила, у неё тоже и муж имелся и дети – три дочери, хозяйство крепкое, сад большой, не богато жили, но и не бедно, как все. Как выдастся минутка, прибегала она, бывало, к Глаше, чаю попить да за жизнь поговорить. И всё то выходило почему-то с её слов, что у Глаши всё лучше – и сын-то есть у неё, а ей, Фотинье, Бог не даёт, а муж ой как просит сына; и здоровье-то у Глаши лучше, что её хвори по сравненью с Фотиньиными муками, так – сущая ерунда; и муж-то у Глаши лучше, вон как по дому помогает, работы никакой не чурается; и корова-то у неё больше доится; и куры чаще несутся; и яблоки в саду слаще. Глаше бы задуматься, простую зависть тут разглядеть, да она напротив, всё жалела Фотинью, уговаривала, утешала, только жалоб от того меньше не становилось.

– Да ты сама радости своей не видишь, – сказала ей однажды Глаша, – Ты не хуже других живёшь, только душа твоя всегда недовольна, оттого ты и несчастна.

Крепко задели эти слова Фотинью, ведь шибко привыкла она к тому, что завсегда её жалели да уговаривали, а не поперёк ей сказывали. И затаила она на сердце злобу, да такую, что изурочье устроила, порчу навела на свою соседку. Вслух сочувствовала Глаше, а за спиной радовалась, да ждала, когда и вовсе ей худо станет. Тьма света не любит, злой доброго не терпит.

И вот, пошла нынче Глаша к бабушке своей на могилу, поговорить, да душу облегчить, хоть и солнце к вечеру перешло, однако отправилась она на погост. Пришла, погладила рукой крест, положила пирог на холмик, цветов полевых ярких, и заплакала, стала бабушке на дела свои жаловаться, мол, не ладится в доме. Сколько так просидела неведомо, да только внезапно туча вдруг налетела тёмная, гром зарокотал, молния рассекла небо, Глаша и не заметила за своими думами, как дождь собрался. Подхватилась Глаша – бежать надобно домой, поспешила через лесок. И тут ливень хлынул, такой, что ничего вокруг не видно стало, посреди белого дня тёмная ночь наступила. Что делать? Куда бежать – и то не видно. Укрылась Глаша под невысоким кустом бузины. А кругом свист, вой, ветер да ливень, молнии сверкают, гром грохочет, град посыпал.

– Ну, и славно, – подумала Глаша, – Напьётся нынче земелюшка, вон как иссохлась вся, бедолага.

И тут вдруг послышались ей сквозь шум ветра и грохот грома голосочки да шепотки, тоненькие такие, писклявые, будто смеётся кто-то. Испугалась Глаша, сжала рукой монетку, что бабушка ей завещала, умирая. И в этот миг увидела, как под потоками дождя, во всполохах молний, пляшут в хороводе крохотные человечки, росточком не больше кошки. Волосы у них во все стороны торчат прутиками, ровно у куклы тряпичной, головёнки круглые, рубашки то ли чёрные, то ли от дождя мокрые, штаны красненькие, а глазки круглые и светятся, как угольки в печи. Тут оглянулись они на Глашу, и к ней бросились. Обмерла она.

– Вы кто такие? Подите прочь!

– Мы грозовые человечки, – отвечают те, – Высоко над землёй летаем, всё на свете видим и знаем.

Ещё больше струхнула Глаша, вспомнила бабкины рассказы.

– Что вам от меня надобно?

– Иди к нам плясать!

– Не пойду я с вами, сказывала мне бабка про вас, унесёте потом меня с собою.

– А коли плясать не хочешь, так откупись, вон у тебя на шее монетка есть, она нам очень нужна.

– Я отдам, а вы меня и погубите тут же, – ответила Глаша, трясясь от холода и страха.

– Вот ещё, за ту монетку можем мы тебе помочь.

– Чем же?

– А мы твою беду знаем. И кто наслал её тоже, – они снова захихикали.

– И кто же?

– Дашь монетку, так скажем.

– Берите, – Глаша махнула рукой, и протянула им монетку на верёвочке, была не была, может и правда помогут, сил уже нет терпеть напасти.

Засмеялись, затанцевали грозовые человечки, схватили монетку:

– Вот спасибо тебе! За твою услугу и мы тебе поможем. Все напасти твои от Фотиньи. А ежели хочешь, чтобы всё наладилось, только скажи, и мы вмиг исправим, накажем её.

– Исправить-то я хочу, да только что же получается, чтобы мне свои дела наладить, нужно другому жизнь испортить?

– Да ведь она-то тебя не пожалела, пусть и получает по заслугам. Всё по справедливости.

Покачала Глаша головою, опустила глаза.

– Не могу я так.

– Ну, так жди, коли так, пока она тебя до конца съест, уж недолго осталось.

Бросилась Глаша бежать прочь, ничего им не ответила. Бежит и слёзы по щекам её ручьями стекают, с дождём смешиваются. Вот в чём дело, оказывается, вот кто в её несчастьях виновен, а она её привечала, бедам её сочувствовала… Эх, глупая. Дальше носа своего не видела.

Перебежала она через поле, вот уж и деревня недалече, а дождь всё льёт и льёт. И тут услыхала она крики, запах гари донёсся до неё. Сердце её в груди ухнуло. Припустила она ещё быстрее. А когда добежала до дома, то и увидала, что то Фотиньин дом горит, весь огнём объят. Муж её с мужиками воду из колодца носят, дом заливают, а самой Фотиньи не видать. И видит Глаша – в языках пламени пляшут над домом грозовые человечки, и напевают:

– Чёрному – чёрное, белому – белое. За доброе жди добра, за худое – худа.

Захохотали и улетели прочь.

Бросилась Глаша со всех ног людям помогать, пламя тушить, да только несмотря на дождь, ничего не помогло, так и сгорел дом. А вместе с ним и баба завистливая. Даже тела не нашли, а лежал на полу посреди избы огромный чёрный камень. Всем селом отстроили мужу да девочкам новый дом, а спустя два